Михаил Швыдкой: "Иногда я матерюсь и еще люблю выпить"

"МК-Бульвар"
Валентина Пескова

Михаил Ефимович Швыдкой — человек уникальный. Он занимает пост руководителя Федерального агентства культуры и кинематографии, ведет три передачи на телевидении, читает лекции студентам, посещает культурные мероприятия, при этом отличается миролюбивым нравом и со всеми поддерживает хорошие отношения. Не боится кому-то показаться смешным, очень откровенен в интервью, в своем рабочем кабинете в субботу чувствует себя как дома и смело назначает интервью на 11 часов, завтракая практически вместе с нами.
    
     — Михаил Ефимович, вчера допоздна смотрела “Что? Где? Когда?”, где вы были в студии, а сегодня в субботу с утра уже на посту. Высыпаться-то успеваете?
     — Я вообще мало сплю. Если четыре часа поспать удается — это нормально. А где-то раз в три месяца могу свалиться и проспать сутки. Но я уже привык, всю жизнь так сплю.
     — Такой график очень выматывает?
     — Вы знаете, для меня даже участие в телевизионных съемках — это некий отдых. Я же старый марксист, а Маркс говорил, что отдых — это перемена деятельности.
     — Вы, наверное, очень смелый человек.
     — Да нет, я трус. А почему вы так решили?
     — Не каждый отважится, занимая высокий пост, делать развлекательные шоу и не бояться при этом, что подумают о нем серьезные коллеги-чиновники.
     — Естественно, когда ты становишься публичным человеком, ты попадаешь в особую сферу уязвимости. И то, что обычно спускают с рук людям не столь публичным, действующим политикам прощают неохотно. Но это не смелость на самом деле. Я ведь придумал всю эту телевизионную круговерть в каком-то смысле для того, чтобы Министерство культуры стало заметным учреждением. Другое дело, что на телевидении я работаю с 1968 года, но об этом мало кто помнит. А заметным телеведущим я стал сравнительно недавно, с конца 1997-го. И меня не любят только за то, что меня много. И на телевидении, и вообще. Много раз мне говорили и друзья, и близкие: “Ну ты уже успокойся и затихни”. Но иначе же будет очень скучно. А жить надо интересно, потому что жизнь очень короткая, и хочется все успеть, все попробовать.
     — Передачи ваши сильно критикуют?
     — Многих раздражает “Культурная революция”. Причем раздражает не сама программа, а возможность постановки вопросов, которые у нас бывают. Мне до сих пор не могут простить несколько тем. Например, “Русский фашизм страшнее немецкого” и “Пушкин безнадежно устарел”. А вот программу “Жизнь прекрасна” никто не ругает — ее все хвалят. Другое дело, что говорят: вот, чиновник федерального уровня поет и пляшет — нехорошо. “Театр+ТV”, кстати, тоже никто не ругает. Но опять-таки многих смущает то, что высокий чиновник сидит с актерами, выпивает и травит всякие байки.
     — Как вы, кстати, умудрились, проработав почти 20 лет в журнале “Театр”, будучи театральным критиком, не нажить себе врагов среди актеров? Сидите с ними за столом и всех называете на “ты”...
     — Ну и они меня называют по имени. Хотя вот Олега Павловича Табакова я не могу назвать на “ты”. Или Галину Борисовну Волчек. Могу, конечно, иногда сказать “Галя”, но это скорее исключение. Потом, я же перестал быть действующим критиком, и это спасло хорошие отношения с театральными людьми. То есть они знают, что теоретически я хороший критик, но поскольку давно не пишу рецензий, то мои “укусы” им уже не грозят. Но поверьте: для своего возраста я нажил достаточно врагов. И это несмотря на то, что я всегда готов к компромиссам, не люблю склоки, ругань и драки.
     — Но с гостями на программах у вас, наверное, проблем не бывает. Никто же не откажет чиновнику.
     — Проблемы с гостями всегда есть: у каждого могут найтись какие-то дела. Наш секрет в том, что “Театр+ТV” — программа товарищеская. Она очень напоминает семейные посиделки, которые родились из наших многолетних отношений. В ней собираются все мои друзья, друзья Кати Уфимцевой, друзья моей жены Марины, друзья Катиного мужа Сережи. И наши телевизионные посиделки ничем не отличаются от дружеских посиделок-застолий в ресторане на Пушкинской площади, который сгорел. И для меня, поймите, это не способ зарабатывания денег, не способ пути к славе, потому что со славой уже все ясно. Это просто способ жизни, когда что-то действительно доставляет тебе радость.
     — Дома у вас часто собираются компании актеров, которых вы можете назвать своими близкими друзьями?
     — У меня несколько по-настоящему близких друзей. Мой одноклассник Игорь Костолевский. Он и его жена — просто члены нашей семьи. Из людей театральных — конечно, Александр Анатольевич Ширвиндт. Человек-поколение, который мне очень много помогал. Когда моя жена работала в театре, она играла в его спектаклях несколько раз, и до сих пор у нас с ним товарищеские отношения. Домашними я бы еще назвал Марка Анатольевича Захарова; конечно, Колю Караченцова и жену его Люду, потому что они учились с моей женой вместе. Близких друзей не так много, но людей, которых я очень люблю, уважаю, дружбой с которыми горжусь и с которыми выпивал не раз и не два, — таких много, и это в радость. А вообще, что касается гостей... Дело в том, что мы много лет жили и живем на Тверском бульваре, в старом-старом доме. Когда моя жена стала работать в Театре на Малой Бронной, у нас уже были дети, она сказала, что надо срочно выменять нашу старую квартиру на какую-то квартиру в этом районе, чтобы она между репетициями и спектаклями могла приходить и кормить-поить детей. И мы переехали в этот дом. А поскольку Тверской бульвар — это перекресток всех театральных дорог, то многие, перемещаясь из Дома журналистов в Дом литераторов или ВТО, часто заходили к нам домой. У нас бывали разные люди. И Олег Николаевич Ефремов, и Олег Павлович Табаков... Для меня они всегда были старшие и уважаемые люди.
     — Вы, говорят, хорошо играете на пианино, а мы ни разу не видели вас в программе за инструментом.
     — Нет, это все ложь. Прекрасно играет на инструменте Александр Сергеевич Соколов (нынешний министр культуры. — МКБ), он музыкант с образованием. Мой брат — замечательный трубач. Он служил в Светлановском оркестре, сейчас служит в Большом театре. Его сын — замечательный скрипач, его жена — тоже прекрасный музыкант. А я типичный слухач. Учился года два с половиной у учительницы, приятельницы моей бабушки. Так, сажусь иногда к инструменту, перебираю, но не больше. Так что это иллюзия, так же, как и мое умение бить чечетку. Могу только имитировать какие-то передвижения.
     — А я думала, вы мастер на все руки.
     — Я все могу делать! И все умею одинаково плохо. Петь, бить чечетку, играть на пианино и так далее. На самом деле единственное, что я больше всего люблю, — это дружеские застолья. Вот это у меня, говорят, получается.
     — А вы способны на некультурные поступки, несмотря на то что работаете в сфере культуры всю жизнь?
     — Во-первых, я матерюсь — это плохо. Последние года два-три ругаюсь меньше — дурной тон все-таки. Но научился этому еще с детства — замечательно ругалась моя бабушка.
     — Ругаетесь, извините, больше дома или на работе?
     — Я не ограничиваю себя пространством площадей и компаний, так что бывает по-разному. Но на работе с этим надо завязывать. И, конечно, я автомобилист, люблю водить машину, и тут уж сам бог велел. И второе — как любой театральный человек, я люблю выпить. Не знаю, культурно это или нет, но наши учителя, театральные гении и мэтры вроде Павла Александровича Маркова пили очень красиво.
     — В семье прислушиваются к вашему мнению — как человека культуры? Вы советуете своим двум взрослым сыновьям, что почитать, куда сходить?
     — Мы все друг к другу прислушиваемся. Они на самом деле знают иногда даже больше, чем я, куда сходить и чего почитать. Конечно, и я им что-то советую, потому что в отличие от них читаю толстые литературные журналы. Вот какую-нибудь Дороту Масловскую, сенсацию 2002 года, замечательную молодую польскую писательницу, я им советую почитать. А вот Мураками приносили мне они. Так что у нас такой взаимообмен. Мы вообще друг к другу прислушиваемся. Но больше всего мы прислушиваемся, конечно, к моей жене, к маме.
     — А что говорит жена по поводу вашей работы на телевидении?
     — Марина и сама работает на телевидении: она редактор в программе “Театр+ТV”, и достаточно жесткий редактор. К ее мнению я всегда прислушиваюсь очень внимательно. Конечно, она злится на объективность, которая заставляет меня выматываться, приходить домой еле живым иногда после съемок четырех “Культурных революций” или трех выпусков “Жизнь прекрасна”. А если съемки закончились в три или четыре часа утра, а в семь мне нужно встать и пойти на работу, жена еще больше недовольна. Но это объективность — иначе невозможно. И я очень люблю телевидение, с одной стороны, а с другой — не скрываю, что это возможность зарабатывать.
     — Вы как-то сказали: “Зарплату за преподавание я отдаю студентам, зарплату за телевидение — жене”. Себе, значит, оставляете...
     — Полученную на этой должности? Это шутка, конечно. Я все отдаю жене. Мы, собственно, не следим друг за другом. И к деньгам относимся легко — это же не самоцель. Есть деньги — хорошо. Естественно, когда начинаешь думать о старости, понимаешь, что не хочешь, чтобы дети давали деньги на лекарства, а хочешь заработать их сам. И об этом уже, к сожалению, думать приходится.
     — Михаил Ефимович, вы родились в Киргизии, фамилия у вас украинская, живете в России, по паспорту...
     — Я еврей.
     — Так вы кто больше все-таки?
     — Как писал когда-то Гриша Горин в пьесе “Поминальная молитва”: “Я русский человек еврейского происхождения”. Про себя могу сказать то же самое. Я еврей только в тот момент, когда возникает еврейский вопрос. Когда начинают кричать: “Бей жидов!” — я еврей. А когда так не говорят, я абсолютно русский человек — по характеру, по образу жизни. Хотя тут есть один нюанс: могилы многих моих родных — на Украине, поэтому я и к украинскому народу себя отчасти причисляю тоже. Но когда я приехал в Киргизию... Знаете, у киргизов есть присказка: “Хорошо умирать там, где тебе отрезали пупок”. Так вот, когда я приехал в Киргизию — а я там не был 50 лет, потому что там только родился, а после родители сразу же уехали, — я вдруг почувствовал, что мне там как-то биологически хорошо.
     — Вы родились в Киргизии, потому что ваша семья была там в эвакуации?
     — Нет, так часто пишут, но все было совсем иначе. Моя мать закончила в Уфе медицинский институт и после была распределена на работу в Чуйскую долину. А отец попал туда после войны. Он был уже инвалид первой группы, но тогда еще служил, много лет был связан c армией, даже когда демобилизовался. И вот там они встретились. Так вот, когда я приехал в Чуйскую долину, я там чувствовал себя как свой. А место, где меня похоронят, я себе уже присмотрел — около бабушки с дедушкой, в Москве.
     — Вы еще говорили, что, приехав в Киргизию, почувствовали себя сельским человеком.
     — Ну так там же большое село — все дышит, благоухает...
     — Может, вам сельским хозяйством каким-нибудь заняться?
     — Нет, думаю, фермерством я не займусь. Если судьба будет ко мне благоволить, я бы ничего не хотел менять в своей жизни. Единственное — хотелось бы уйти с бюрократического поста в конце концов. Это перестало мне приносить радость. Не потому, что я ушел из министров, а просто я уже слишком много знаю про эту работу, чтобы открывать в ней что-то новое. Мне сейчас интересно, пожалуй, только одно направление. Это работа с молодежью.
     — Вы как-то сказали: не люблю хаос в доме. Сразу возникает вопрос: а вы сам убираетесь?
     — Я раздражаю многих одной вещью. Поскольку я много лет жил один и во всяких съемных квартирах, я всегда все стираю. Я могу прийти даже в четыре часа утра откуда-нибудь с гулянки, и даже в подпитии, но я все равно должен выстирать все, что на мне сидело за день. Причем без всяких стиральных машин. Я так привык, и Марина с этим смирилась. Только в последние несколько лет я перестал сам стирать рубашки, потому что уже сил нет. А так все остальное с себя снимаю, стираю, вешаю, сушу — и у меня всегда все чисто.
     — Да вы просто какой-то клад для жены!
     — И еще я на досуге люблю мыть за собой посуду! Это тоже ужас, но это привычка с холостяцко-одиноких времен, когда ты вынужден все делать сам. Единственное, что я ненавижу, — это хаос, который у меня связан с бумагами и книгами. Книги я обычно читаю по пять-шесть сразу, параллельно. Полгода могу читать Герцена, но это не значит, что я полгода читаю “Былое и думы”, — а я еще параллельно прочел Максуда Ибрагимбекова, то, что мне надо было по работе, еще кого-то, и все это в итоге сваливается у меня на столе. Это мой хаос, но и в этом хаосе у меня всегда порядок. И если я что-то прячу в “хорошее место”, только Марина знает, куда я это спрятал, потому что она понимает логику моих прятаний и все находит. Я могу, например, в холодильник положить ключи. И такое бывает.
     — А у вас есть какое-нибудь домашнее прозвище? Как вас называет жена?
     — А чего меня называть? Мы с Мариной столько лет вместе, познакомились еще в 1967 году. Нам уже и не надо друг друга как-то называть. Мы живем вместе как одно существо, и все. У нас были сложные периоды, мы сходились, расходились и окончательно стали жить вместе уже довольно поздно. Но тем не менее с 1967 года мы друг друга никогда не теряли из виду.
     — Михаил Ефимович, а вы верите в чудеса?
     — Я вообще по природе своей человек очень оптимистичный. И считаю, что самое большое чудо, которое есть на свете, — это человеческая жизнь, человеческие отношения. Именно это и движет людьми. И мной движет только одно: интерес к жизни, к людям. И сижу я на этом месте еще по одной простой причине: из своего кресла у меня есть возможность помогать людям. А если ты можешь помогать — это и есть смысл некоего существования.