24.05.2019 г. - Незабываемые волны эфира. Как работалось на радио в стародавние времена

Разбудите меня ночью и спросите, когда день рыбака, шахтера, строителя, физкультурника, медицинского работника, пионерской организации, кино и театра, – я отвечу. Все советские праздники помню, как свою биографию. Наша жизнь на радио версталась как сетка – от праздника к празднику. Наполнялась смыслом. И вечным ликованием!

Нужно было только спуститься в шахту или подняться на борт новенького авиалайнера, записать интервью с Героем Соцтруда, съездить в передовой колхоз, найти заслуженного хлопкороба, подготовить праздничный концерт. Но самым трудным был поиск слов, которые от долгого употребления в эфире изнашивались. Мы изо всех сил старались их реанимировать. Высший пилотаж! Ничего не чувствуешь, уже не любишь и ни во что не веришь, а зажигаешь народ на дальнейшие подвиги.

Трудовой энтузиазм вознаграждался вечерним застольем. Мы пили и пели: «Все выше, выше и выше, ты солнцу и ветру брат, ЛЭП-500 – не простая линия. Но пускай тот, кто не был в ЛЭПии, завидует нам!» Орали хором, одобряя всех, кто сочинял тексты ко всем красным дням календаря. Наши братья по ремеслу. И уровню мастерства. Только зарабатывали больше. Нам потиражных не платили.

Слова популярных песен заменяли нам тосты. Мелодии – чувства. «Рыбачка Соня как-то в мае, направив к берегу баркас...» не имела никакого отношения к июльскому Дню рыбака, а исключительно к внезапно возникшей симпатии к коллеге, который еще два часа назад считался бездарным придурком. Флирт необходим для жизненного тонуса. И поддержания формы. Если вас никто не рвется провожать домой и не хочет завтра жениться, нужно принимать срочные меры. Неважно, что вы замужем...

Больше всего было праздников в мае. Работы – ужас! Мир, труд, май. Я бы слово «труд» поставила на первое место, как Маяковский, разобранный нами на лозунги: «Труд, мир, май…», «Делай ее с товарища Дзержинского…», «Ленин и теперь живее всех живых».

День печати, День радио, многолетний и ненужный горячий спор: кто первый? Маркони? Попов? Попов нам ближе, наш, родной, Александр Степанович! А Маркони звали невыговариваемо: Гульельмо. Зачем он нам? Пусть связисты ему дифирамбы поют.

День Победы – это святое, никто не ерничал, все старались как могли. Приближали, в торжественной интонации Юрия Левитана. Читали самозабвенно: «Сороковые, роковые, свинцовые, пороховые. Война гуляет по России. А мы такие молодые».

Мы тоже были еще молодыми. Тогда еще можно было цитировать Виктора Некрасова, но потом его выслали из страны – и уже было нельзя, а Василия Гроссмана еще нельзя было.

Утро 19 мая оглашалось бодрыми маршами «Пионерской зорьки». Так и хотелось поднять руку в праздничном салюте – «Всегда готовы!!!» И так постоять, замерев.

Но нужно ехать в командировку, на самую южную точку страны, в Кушку. Без репортажа с места событий День пограничника отметишь только песней из к/ф «Я служу на границе» в исполнении Эдуарда Хиля. Потом и он ухилял. И пограничники его пропустили.

Много интересного происходило по ту сторону эфира. Люди уезжали, убывали, исчезали, возникая в пространстве волн, которые у нас глушили. Мы размагничивали бесценные записи, пока кто-то не догадался великие имена замазать черным фломастером. Таким простым способом сохранив пленки.

Письма радиослушателей – обратная связь с миром. Иногда нас просто не было видно за грудой посланий, принесенных из отдела писем. Нам писали агитаторы, солдаты-сверхсрочники, ударники производств, рационализаторы, домохозяйки, графоманы, душевнобольные. Легче перечислить тех, кто нам не писал. Трудящиеся хотели песен и счастья. Живая переписка со слушателем научила писать не думая. На автомате. Пока закипит чайник или нарежут колбасу.

Всё отмечали. Самые незначительные даты. А вот День стоматолога никогда. Да такого не было в нашем календаре. Чем восхищаться? Что вспоминать-то – серый цемент? Педальную бормашину? Холодные глаза очередного изувера?

Даже у Брежнева падала челюсть. Зубы у остальной части населения лежали либо «на полке», либо в стаканчике улыбались сжатыми губами. Песен о стоматологах в нашей фонотеке не было.

9 февраля – обычная рабочая суета. А во всем мире в этот день славили стоматологов и поклонялись великомученице Аполлонии Александрийской. «Язычники схватили также Аполлонию, дивную старушку-девственницу, били по челюстям, выбили все зубы; устроили за городом костер и грозили сжечь ее живьем, если она заодно с ними не произнесет кощунственных возгласов. Немного помолившись, она отошла в сторону, прыгнула с разбега в огонь и сгорела». Кроткая старушка-девственница – что им всем от нее было нужно? Разве она хотела быть святой?

Прыгать в огонь от отчаяния. И долго заживо гореть, чтобы стать чьим-то профессиональным символом и покровительницей. Атрибуты святой Аполлонии Александрийской – зубы или щипцы. Удивительно: сначала сломать челюсть, выбить все зубы, а потом искать у старушки защиты и покровительства. Неужели, чтобы поклоняться и праздновать, нужно сначала убить? Посмертной славе предшествуют огонь, клещи, гвозди… Короче, инструменты.

Я поняла это буквально, обдумав некоторые детали суда скорого и праведного, взяла дырокол. И пошла в другую редакцию, в стан наших идейных врагов. Тогда еще верила, что справедливость существует. Но это было давно.

В комнате сидел только один, самый противный, подлый, считавший, что все способы хороши для вознесения в высшие сферы. Предпочитал донос. Именно он сообщал куда нужно, что мы записи не размагничиваем, а сохраняем музыку в исполнении предателей родины. Особенный акцент был сделан на фамилии, звучащие при особой интерпретации уж совсем неблагонадежно: Ашкенази, Шостакович, Волконский, Баршай. И если имена первой тройки еще соответствовали какому-то приличию – Владимир, Максим, Андрей, то Баршая звали понятно как – Рудольфом.

С умным лицом он что-то переписывал из энциклопедии.

– Хочешь посмертной славы? – развязно спросила я.

– Ты что? – недовольно спросил он меня. Я ему мешала.

– Славы хочешь?

– Когда?

– Прямо сейчас.

– Гонорар дают?

– Аванс.

Я переложила дырокол в другую руку и ударила его. По зубам не попала. Удар получился смазанный, несильный. Потом осталась только царапина. Он завизжал, вскочил и бросился в коридор. Он мчался быстрее лани, а за ним я – с дыроколом в руках. Спрятался от меня в мужском туалете. Я караулила его у двери.

Вдруг появилась моя подруга Вита, спешившая на работу к двум часам дня.

– А что ты тут стоишь? Пошли лучше в женский, покурим.

– Где ты взяла такой хороший дырокол? – спросила она, прикуривая сразу две сигареты – себе и мне.

– У себя на столе. Знаешь, я сейчас им чуть N. не убила…

– Жаль. Вот если бы у тебя был молоток, первейшая вещь. Или кирпич!

– А если бы я попала?

– Значит, возмездие существует.

Звучало успокоительно. Но руки по-прежнему тряслись. А потом Вита сказала фразу, ответ на которую я все еще продолжаю искать:

– Почему мы бессильны – даже тогда, когда правы...

Действительно, почему?

Эта любимая история одного стоматологического чародея, сделавшего мне такую искусную операцию, что я улыбаюсь, как в Голливуде – сверкая фарфоровым счастьем.

– Лафонтен ты мой дорогой, – смеется он, – почти Аполлония.

Только не святая. Святых на радио не бывает…