23.09.2016 г. - Михаил Козырев – о судьбе радио, буржуазных рокерах и дружбе музыкантов с Кремлем

В Екатеринбурге снова начала работать радиостанция «Серебряный дождь». Теперь это не франшизное радио, а дочерняя компания московского «Серебряного дождя». На праздничную вечеринку по случаю возобновления вещания в Екатеринбурге приехал один из главных ведущих радиостанции Михаил Козырев. Козырев – личность легендарная, один из создателей современной музыкальной культуры. Зрители телеканала «Дождь» и читатели социальных сетей знают его как неравнодушного гражданина прогрессивных взглядов. Кроме того, Козырев – выходец с Урала, так что Znak.com не мог не воспользоваться случаем и не поговорить с ним о том, что нас окружает.

— Раз уж вы приехали в честь перезапуска здесь «Серебряного дождя», давайте с него и начнем разговор. Насколько это разумно – открывать эфирные радиостанции в век iTunes?

— Абсолютно разумно, потому что я не верю в скорейшую смерть эфирного радио. Я думаю, что есть такие вещи, которые остаются жить очень долго и не теряют смысла. И, несмотря на то, что все окружающие предрекают им скорейшую гибель, жизнь показывает другое. Ни с появлением телевидения, ни с появлением видеомагнитофонов люди не перестали ходить, например, в кино. При возникновении тысяч интернет-радиостанций люди не перестают слушать эфирное радио. Даже после открытия таких сервисов, как Spotify, iTunes или «Яндекс.Радио», FM-радио никуда не уйдёт.

— Почему?

— Во-первых, человеку всегда нужно будет ощущать, что где-то там есть живой ведущий, который ему интересен. Любимую станцию люди выбирают не только за счёт подбора музыки, но и благодаря тому, что на ней есть интересная личность. Во-вторых, в эфирном радио всегда есть элемент непредсказуемости, всегда есть интрига: какая песня пойдёт следом или что скажут. Я уверен, что сила радио заключается в сиюминутности прямого эфира, потому что только сидя здесь, в этой студии, и смотря на небо, человек может сказать: «Вы знаете, я чувствую, что на Эльмаше сейчас уже идёт дождь, а у нас тут над куполом цирка небо пока чистое, но посмотрим, как будет через 20 минут». Слушатели чувствуют, что человек находится рядом. Это круче, чем любой федеральный сигнал «из центра». Вот этот эффект «здесь и сейчас» – это невероятное слагаемое привлекательности радио. Поэтому, мне кажется, слухи о смерти FM-радио сильно преувеличены.

— Если говорить о «Серебряном дожде», то какую главную идею он несет? В чём его смысл?

— Мне кажется, это радио отличается «лица необщим выражением». Это очень особенная радиостанция, абсолютно точно не подходящая массовому нетребовательному вкусу. У неё своё лицо. Она заработала свою известность и репутацию за счёт личностей и продолжает открывать новые имена. Я напомню, что эфирные звёзды Ксении Собчак, Владимира Соловьева, Александра Гордона загорелись именно здесь – это те люди, которые начинали эфирную карьеру именно на «Серебряном дожде». И тут надо отдать должное: и Дима Савицкий, и Наташа Синдеева, которые руководили этой радиостанцией, безошибочно угадывали, на кого нужно сделать ставку, и просто создавали будущим знаменитостям карьеры. Потом эти «франкенштейны» перерастали свои образы, уходили в свободное плавание. Сложно представить себе, с чего начинал Владимир Соловьев, если видеть то, чем он сейчас занимается. Это вещи трудно сопоставимые. Но талант угадывался точно.

Мне приятна работа на «Серебряном дожде», потому что я чувствую, что эта аудитория позитивно реагирует на то, что мы с Фёклой [Толстой] им пытаемся донести. Мы ведём цикл, который называется «Отцы и дети», это интервью с безоговорочно великими людьми. Мы делаем такой цикл из ста интервью про то, как расти и становиться хорошим человеком, что такое «хорошо» и что такое «плохо», и как наши герои сами воспитывают детей и внуков. У нас там галерея людей, интервью с которыми мы порой добиваемся не то чтобы месяцами, а даже годами. Но зато, в конце концов, когда приходит Юрий Норштейн, Владимир Познер или Сергей Юрский, мы понимаем, что всё не зря.

— Вы с Владимиром Соловьёвым сейчас общаетесь? Вы в интервью рассказывали, что он вам помог после уличного нападения на вас: устроил в хорошую больницу. Сейчас вы какие-то контакты поддерживаете?

— Никаких. Последний раз, когда мы отмечали какой-то день рождения «Серебряного дождя», он приехал в студию вести эфир. Там сидело несколько человек, я зашёл в студию и со всеми поздоровался. Он наименее охотно протянул руку. Мы сейчас никак не пересекаемся.

— В вашей жизни есть ещё один «Дождь» – телеканал. Это рифмующиеся медийные сюжеты. Что общего у этих проектов?

— Это тяжелый вопрос. Дело в том, что эта история любви и ненависти, которая пролегла между Димой Савицким и Наташей Синдеевой. Они хотели сделать телеканал «Дождь» вместе, сообща, но в этот момент их союз дал трещину, и поэтому телеканал «Дождь» не имеет никакого отношения к «Серебряному дождю». «Серебряный дождь» не упоминает телеканала «Дождь» категорически нигде. С самого начала, когда это ещё было совместным проектом, было решено, что и там, и там будут работать три человека – это Алекс Дубас, Ксения Собчак и я. Нам позволено было совмещать. Когда это всё дало трещину, ни одному человеку «Серебряного дождя» стало нельзя появляться на телеканале «Дождь». Дубас остался на радио, Собчак осталась на телеканале, а я до сих пор и там, и там. Мне очевидно, что здесь было огромное пространство для синергии, для отличного холдинга радио и телевидения. Не случилось.

— Аудитория одна у них?

— Немножко разная.

— На «Серебряном дожде» постарше?

— Нет, я бы не сказал, что она отличается по возрасту. Я бы сказал, что у телеканала аудитория более социально активна. Она имеет более чётко сформулированное мнение по поводу каких-то основных социальных, политических, гражданских вопросов. В то время как аудитория радиостанции ощущает себя комфортно с форматом станции в том виде, в котором он сейчас есть.

— Что касается радиостанции в Екатеринбурге, она какой должна быть? Есть какое-то представление? Уже была екатеринбургская франшиза, сильно не совпадающая с московским «Серебряным дождём». Теперь радиостанция будет дочерней компанией московского радио. Какой будет эта «дочка»?

— Очень хочется верить, что это будет радиостанция, необходимая и интересная городу, потому что я верю в максимальную «локализацию». Я верю, что этот «Серебряный дождь» должен быть уникальным екатеринбургским «Серебряным дождем», востребованным живущими здесь людьми, которые каждый день ездят на работу, отдыхают, развлекаются, что угодно. Но сказать сейчас общими формулировками, каким он должен быть, я точно не могу. Я очень надеюсь на то, что мы найдем экипаж ярких и интересных ведущих. Любая местная радиостанция напрямую зависит от того, насколько хороши эфирные личности. Я нескольким своим друзьям «поставил задачу»: «Чуваки, если вы найдёте кого-нибудь крутого, свежее имя, (пусть у человека даже нет опыта), если он может создавать на радио интересное шоу или прийти с какой-то идеей – самое время, дайте знать». Я надеюсь, что такие люди найдутся. От того, какие они будут, напрямую зависит образ екатеринбургского «Серебряного дождя».

— А теперь про образ Екатеринбурга хочу спросить. Очень удобно говорить об этом, вы же отчасти москвич, отчасти екатеринбуржец. Когда была история с Русланом Соколовским, с блогером, который ловил покемонов в храме, в Facebook были слышны переживания: вот как же так, мы же такой либеральный и вольный город, за Ройзмана голосуем и так далее, а тут такое мракобесие, что люди-то подумают? Поэтому интересно спросить: какой образ у Екатеринбурга есть, и есть ли он вообще, для московской политической или культурной тусовки? Каким видится город со стороны?

— Я всегда с гордостью произношу, что я отсюда родом. Думаю, что если опросить сто человек, которые меня знают, и попросить назвать мою характеристику, то в числе первых вещей они скажут, что я с Урала или из Екатеринбурга. Потому что я к этому отношусь с гордостью.

Мне кажется, уважительное отношение к городу сохраняется по сей день за счёт нескольких составляющих. Во-первых, он невероятно круто развивается архитектурно. Каждый раз, когда я сюда приезжаю (в среднем раз в полгода), у меня такое впечатление, что я проезжаю по одним и тем же улицам и не узнаю их. Вроде я уже привык, как выглядит какая-то часть города, а тут раз – и ещё несколько каких-то реконструкций, зданий, здесь появился купол, здесь возвышается очередной небоскреб, здесь новая набережная и так далее. Я могу оказаться в двухстах метрах от своего дома на Малышева – Луначарского, где вырос, и не понимать, где я оказался. Потому что ни одного здания с моего детства там не сохранилось. Я не говорю, что это хорошо или плохо. Это объективная скорость развития, которая, кстати, не наблюдается ни в одном из других городов, в том числе и в Москве.

Во-вторых, конечно, мэр Ройзман. Это очень сильный козырь для имиджа Екатеринбурга. Он едва ли не единственный мэр, который, очевидно, соприкасается с огромным пластом городского населения. На этот пласт плюют все остальные мэры и губернаторы. Я знаю двух человек, кому важен такой плотный контакт. Это мэр Риги Нил Ушаков и мэр Екатеринбурга Евгений Ройзман. Это градоначальники, которые всё время общаются с людьми, живут жизнью своего города, об их деятельности ты постоянно узнаешь, например, находясь в социальных сетях. Им можно напрямую задать вопрос, и они тебе реально могут напрямую ответить. Сами. Напрямую. Без посредников. Я слышал много всяких сомнений и критики в адрес Ройзмана. Каждый раз, когда я приезжаю, мои друзья часто ухмыляются и говорят: «Ты не понимаешь, это марионетка, постановочная фигура, его никуда до серьёзных решений не допускают. Все это получилось только путём нахождения зон компромиссов». Даже если это правда, то можно уважать его за то, скольких людей они выслушивает и им помогает.

Для образа города невероятно круто – иметь такого адекватного чувака. Такую яркую и цельную личность, потому что, когда Ройзман не был мэром, он всё равно был Ройзманом, и за ним интересно было следить.

Я не соглашаюсь с ним во многих вещах. В частности, мы постоянно «рубимся», когда я вывожу его в эфир, либо по телевидению, либо по радио в Москве. Например, по поводу того, как лечить наркоманию, его установок, как социально адаптировать этих людей, как относиться к национальной принадлежности тех людей, которые по традиции занимаются сбытом наркотиков. Но он – личность со своей системой оценок и убеждений, сформировавшейся не на «книжных руководствах», а на основе жизненного опыта. С ним всегда интересно общаться. Я уж не говорю о его поэтическом таланте и страсти к живописи, к иконам. У меня такое ощущение, что он просто жизнь любит, она ему просто нравится. Ему в радость сходить на 30-летие уральского рока, клёво пробежать по росе марафон свой очередной, он сочно и интересно пишет обо всём, как он живёт. Это такой космос по сравнению с Собяниным в Москве. Собянин – это чудовищное, вялое, аморфное «нечто», от которого любой город хотел бы откреститься как можно быстрее.

— Может быть, как раз в том и дело, что Собянин – это человек с огромными полномочиями и чиновник с большим функционалом, а тут легко ничего не решать и бегать по росе.

— Вполне возможно. Я думаю, что про Екатеринбург вы гораздо больше понимаете и чувствуете точнее, чем я. Я в данном случае рассуждаю извне.

В-третьих: культурное наследие этого города непререкаемо. Я имею в виду музыку Екатеринбурга, поэзию Екатеринбурга, писателей, художников, театр во главе с Колядой. Не каждый город может похвастаться чем-то даже в одной из этих позиций, а тут в каждом из этих аспектов искусства есть личности, которыми можно гордиться. Это просто мощный культурный набор, который может предоставить Екатеринбург. Даже чудовищные истории, которые периодически возникают (как, например, фэшн-фотограф, который распилил свою женщину, или этот мудак-Герострат, который захотел ловить покемонов в храме) не нарушают общую степень уважения к Екатеринбургу. И хотя я иногда пишу посты по поводу того, что вот как же так, Макаревичу отменили здесь концерт, но я понимаю, что здесь далеко не такая тяжёлая ситуация, как в других регионах страны. Слава богу, некоторые из моих призывов в результате дают положительную реакцию, и даже выходы какие-то находятся.

Когда ты приезжаешь сюда на открытие радиостанции, с премьерой фильма или спектакля, тебя покоряет огромная степень благодарности за то, что это здесь происходит. Она гораздо больше, чем в Москве. В Москве люди отвыкли с благодарностью относиться к артистам на сцене, к организации каких-то мероприятий. На какое-то количество людей, которые искренне радуются, всегда находится такое же количество людей, которые воротят нос. Этого здесь, по-моему, ещё нет. Здесь я встречал только искренне радующихся людей, которым вообще всё было в кайф.

— Про 30-летие уральского рока. Вот Дмитрий Карасюк выпустил книгу, на ней цифры: 1961-1991. Понято, что в 1991 году закончился Свердловский рок-клуб, но все-таки – почему перестала уральская земля рожать такие таланты? Или не перестала? После «Смысловых Галлюцинаций» артистов подобного масштаба, чтобы гремели по всей стране, не было. Да, есть «Сансара», но при всей любви к «Сансаре» – она не звучит из каждой колонки, как «Чайф».

— Это очень сложный вопрос. Наверняка ответ на него не состоит из какого-то одного доминирующего фактора. Мне кажется, что музыка в сегодняшнем понимании – это, конечно, индустрия. Я очень часто слушаю какую-то новую группу и понимаю, вот родись она не в Екатеринбурге, а в городе Белфаст, у неё была бы совсем другая судьба. Когда очевиден калибр таланта, понятно, что, как говорил Борис Борисович, «трудно быть послом рок-н-ролла в неритмичной стране». Основная причина, почему в последние 20 лет не появляется такого масштаба звёзд, заключается в том, что у нас в какой-то момент была возможность сделать себе нормальную индустрию, которая работает по такому же принципу, как западная. В которой есть очень много различных ингредиентов, и к каждому из них люди относятся не только коммерчески, но и творчески. Если бы все эти элементы встали в какой-то единый механизм, он бы в результате интегрировался в мировую культуру поп-индустрии, и тогда у каждого из людей, которые рождаются здесь талантливыми, появился бы шанс вот этого трамплина или лифта. Но этого не произошло, не случилось такого. Не в Екатеринбурге, а вообще во всей стране не случилось. Все попытки замечательных, талантливых музыкантов встроиться в мировую поп-индустрию заканчивались ничем.

Когда любого человека в мире спросят, какая музыка у него ассоциируется с Россией, он скажет: Чайковский, Рахманинов и «Тату». «Тату» – наша главная визитная карточка на последующие 50 лет, потому что это единственная группа, которая прорвалась «туда». Я был тому свидетелем, я колесил за рулём в Европе, и каждые 40 минут на любой радиостанции повторялась песня «All The Things She Said» или второй их хит – «Not Gonna Get Us». Гребенщиков пытался – мимо, Парк Горького – мимо, Илья Лагутенко – мимо, все попытки, которые были за последние четверть века, – все мимо. Причём у Гребенщикова же вообще потрясающий арсенал был. Анни Леннокс и Дэвид Стюарт, на минуточку, продюсеры альбома. Там такие силы были собраны!..

В общем, у меня есть вера в то, что количество талантов, рождающихся на квадратный метр площади в Екатеринбурге, остаётся тем же. Просто время такое тяжёлое, что для того, чтобы сейчас твой голос был услышан, тебе надо приложить к этому в 15-20 раз больше сил, чем в 1991 году.

— Из-за общего уровня шума?

— Да. Из-за раздробленности, многополярных интересов, которые вызваны, конечно, интернетом, в первую очередь. С одной стороны, преимущество интернета в том, что дорога от творца до потребителя сократилась до самого короткого состояния. Условно говоря, мы сейчас с вами придумаем четверостишье, вечером сделаем аранжировку, запишем на айфон, и утром вся сеть может кликнуть и посмотреть. Прекрасно, что между нами и нашим слушателем нет никаких промежуточных инстанций. Но оборотная сторона этого – это чудовищное графоманство и огромное количество говна, которое выплёскивается со всех сторон на уши каждого. Разобраться в этом говне очень сложно. Куда не ткни – говно, говно, говно. Вдруг – раз! Ух ты! Прислушиваешься: нет, всё равно говно. Соотношение талантливых людей и графоманов всегда остаётся не в пользу одарённых. Я изо всех сил стараюсь им помочь, если чую за версту талант. Всегда стараюсь обратить на это внимание, но сегодня это сделать в тысячу раз сложнее, чем даже в те времена, когда мне принесли «Смысловые галлюцинации», или Вова Бегунов и Вова Шахрин показали мне странного картавого мальчика по имени Саша Гагарин.

— Само празднование этого 30-летия рок-клуба было достаточно странным. Был концерт в центре города, это здорово, пришли люди. Но концерт проходил при поддержке губернатора Свердловской области, музыкантам вручались государственные награды, Дмитрий Медведев прислал поздравительную телеграмму. Как к этому всему относиться?

— Я думаю, что к этому нельзя серьёзно относиться, к этому надо относиться снисходительно и с иронией. Конечно, сложно представить себе, как Джимми Пейджу и Роберту Планту вручают почётную грамоту от штата Нью-Йорк. Равно как и мэр Лос-Анжелеса вручает какие-нибудь поздравительные ордена группе «Red Hot Chili Peppers». Но, с другой стороны, я же понимаю, что тут есть игра противовесов и компромиссов. Если компромиссом за разрешение сделать такой праздник бесплатно на центральной площади города стало то, что губернатор выйдет на сцену и вручит какие-то почётные грамоты, ну окей, пусть такой компромисс, это нормально.

И ещё: некоторым артистам это нафиг не нужно, у них есть главное – народная любовь и слава. И это для них просто бумажка, которой можно улыбнуться, взять её и выкинуть в урну, когда сходишь со сцены. Я имею в виду, в первую очередь, Шахрина, Бегунова или Славу Бутусова. Но есть большое количество талантливых музыкантов, которые не достигли такой славы и популярности. В случае горячо мной любимой группы «Апрельский марш», например, это несправедливо. У меня получилось прошибить стену с «Агатой Кристи», «Чичериной» или «Смысловыми галлюцинациями». И тогда же я бил во все колокола: «Апрельский марш» – офигенная группа, послушайте. Не получилось, не сработало. На «Максидроме» они выступали на основной сцене, по центральному каналу их показывали, в эфир ставили подряд несколько песен. Обидно. Мне кажется, им приятно было бы, чтобы их отметили, дали какую-то грамоту. Это какое-никакое признание, награда за выслугу лет.

— У меня есть такое подозрение, что вручение грамот – это не то чтобы компромисс. До этого участники «Чайфа» тоже ходили к губернатору, получали награды за заслуги перед Свердловской областью. Это, мне кажется, стало частью жизни рок-музыкантов, которые постарели, стали более основательными, бизнесом каким-то занялись, обжились хозяйством.

— В общем, стали частью буржуазии, против которой воевали в начале. Я считаю, что не мне их судить. Хотя я в страшном сне не хотел бы о себе такое представить. Я хотел бы выйти на сцену не с муниципальным гербом позади меня, а с надписью «Fuck the power». Соответственно, взорвать всю эту халабуду на хер. Это мне гораздо ближе. Я знаю, что Шахрин не бунтарь. Но он человек мудрый, невероятно благородный, очень талантливый и, если ему по заслугам это возвращается, это правильно и заслуженно. Чтобы ни радовало Шахрина, меня тоже оно радует. Я испытываю к нему бесконечное уважение – при том, что мы не совпадаем по многим политическим и социальным нюансам – и преклоняюсь перед его мудростью. Там, где мне хочется шашку наголо и разорвать на себе очередную тельняшку, он относится иначе: «Стоп-стоп-стоп, Миш, а когда было не так? А давай посмотрим на историю нашей страны…» А потом в разговоре я вдруг узнаю, что они там очередной микроавтобус, укомплектованный предметами первой необходимости для беженцев, отправили в лагерь, куда приехали семьи тех, кто на Донбассе. И кто я такой, чтобы кидать в него камень и каким-то образом осуждать? Он тихо и спокойно, ничего не афишируя, регулярно делает добрые дела. Сколько грамот ему ни дадут, я всему буду рад.

— Хорошо, что это не про вас и Шахрина, но музыкальная тусовка и шоу-бизнес действительно разделились стеной по поводу политики – наверное, как и вся интеллигенция, а может и вообще вся страна. А диалог вообще возможен? И насколько искренни эти позиции музыкантов?

— Здесь, конечно, нет никаких общих закономерностей, и надо то, что называется по-английски, судить «case by case», «в каждом конкретном случае». Есть вопросы: «Крым наш или не наш?», «Донбасс наш или не наш?», «Правильно ли вести войну в Сирии?», «Хунта на Украине или нет?», «Путин – тиран или благодетель?»… Радикальные вопросы, которые располосовали общество на чёрное и белое. Я уверен в том, что большинство из музыкантов верны своим убеждениям. То есть их не купили, чтобы они что-то говорили. Они делают это не из-за того, что им дают деньги, они искренне верят в ту или иную правду.

Хотя в некоторых случаях у меня возникают сомнения, честно скажу. Не хочу называть имён, но особенно истовый из-кожи-вон-патриотизм или пропаганда каких-то фестивалей в Крыму или на Донбассе меня заставляют усомниться в чистоте помыслов. Это мне отвратительно, если это так. То есть это чистая мерзость холуйская, если, условно говоря, какой-то чиновник из Кремля призывает музыканта и говорит ему: «А сделай-ка мне это, это и это мероприятие, и вот тебе такой кусок бюджета», и с этого момента музыкант истово начинает топить за то, что «Крым наш». Но я думаю, что это какие-то исключительные случаи, потому что в большинстве своём артисты искренне верят в то, за что они ратуют публично.

В целом в этой нездоровой поляризации общества невозможно ссориться и ругаться со всеми. Я задавал себе долгое время один простой вопрос: «Тебе что важнее: любовь или правда?» От этого очень многое зависит. Иногда даже в твоей семье твой брат, отец, тёща, свекровь или отчим не придерживаются твоих взглядов и доказывают совершенно противоположное. И тут ты должен честно ответить для себя на этот вопрос: любовь или правда? Если тебе важнее правда, то ты достаешь шашку и рубишься насмерть. Это чревато для тебя потерей друзей, родных, близких, товарищей, приятелей и коллег. Но тебе же правда важнее – будь готов на эти жертвы. Если тебе важнее любовь, уйди от этого разговора, возьми паузу хоть на несколько лет. Просто не обсуждай, не поднимай эту тему в семье, с друзьями.

Со многими людьми с некоторой поры я общаюсь именно так. Я могу спокойно сидеть и общаться со своим приятелем, и наши системы взглядов будут различаться, как Северный и Южный полюса. Но я стараюсь и не касаюсь этих тем. Как я внутренне объясняю для себя эту чудовищную, на мой взгляд, абсолютно безнравственную волну «патриотизма»? Она появилась в связи с агрессивной политикой власти, которая завела нас в тупик международной изоляции и превратила близкие нам народы во врагов, которые нас ненавидят. Еще нескольким поколениям придется расхлёбывать эти последствия. Я для себя это объясняю так: это такая болезнь. Это инфекция. Только распространяется она не инъекционным и не воздушно-капельным, а телевизионным путём. Люди, которые отстаивают и поддерживают эту власть, подцепили этот вирус. А в них были скрыты яйца, как в фильме «Чужой». Где-то внутри эти яйца были ещё со времен Советского Союза, школы, комсомола, пленумов ЦК КПСС, царя-батюшки или ещё какой-то хрени. И вот в какой-то момент вновь создались необходимые климатические условия, и из этих яиц вылупились маленькие детёныши Чужого. Ты разговариваешь с человеком – он вроде нормальный, а потом из него вырастает чудовищный слюнявый динозавр-пришелец, который вырывается наружу из грудной клетки, и ты должен понять: это уже не твой друг Паша или Петя. Это Чужой внутри Пети. Поэтому возьми паузу, отойди, не решай вопрос прямо сейчас и навеки. Через несколько лет эта инфекция пройдёт, этот Чужой сдохнет внутри, и Петя вернётся в свою нормальную бренную оболочку. Вот как я себе это объясняю.

— Сотрудничество музыкантов с властью сегодня иногда вызывает какую-то неловкость. А, например, сотрудничество музыкантов с Ельциным в 1996-м году тоже вызывало такое чувство?

— Нет. Я отвечаю спонтанно, не задумываясь: не вызывало. У меня сомнений не было. Я тоже принял в этом участие. Мы давали в эфир ролики «Голосуй или проиграешь». Я этот вопрос, который ты мне только что задал, задавал себе очень много раз. Особенно сейчас, когда я веду цикл программ на телеканале «Дождь», который называется «Как всё начиналось», это такой анализ 90-х. Очень многие из моих гостей возвращаются к событиям тура «Голосуй или проиграешь».

Я могу ответить только за себя. У меня было в этот момент ощущение такой опасности от возвращения совка и коммунизма, что в борьбе с этой опасностью все средства хороши, я обосновал это так. Для меня этот тур был оправдан тем, что вопрос стоял не о том, как обустроить государство, а о жизни и смерти страны, которая ещё толком на ноги не встала. То есть это был ребенок на шатающихся ножках, которого должен был вот-вот с этой шатающейся платформы подхватить тот же самый «поезд в огне» с развевающимся красным знаменем. Всё, что мы постарались успеть наработать, чтоб навсегда убежать от этого чудовищного строя под названием «коммунизм» или «развитой социализм», всё могло пойти к чёртовой матери. Перед лицом такой опасности все средства были хороши.

Я понимаю, что это очень ущербный и уязвимый тезис, и сегодня я, может быть, посмотрел бы на это по-другому. Но история не знает гипотетики, и в тот момент я считал, что те музыканты, которые едут в пропагандистские путешествия, когда у Ельцина был рейтинг 6%, это всё оправдано, это нужно сделать, чтобы спасти страну. Поэтому, уж извините, пожалуйста, дорогие молодые читатели: вас там не было. Хотел бы я на вас посмотреть, когда такая дилемма встала бы перед вами. Может быть, вы бы поступили совсем по-другому, а может быть, сделали бы то же самое.

— Продолжая тему взаимодействия музыки и власти: в этом году как-то пугающе много известий об отмене разных фестивалей. Outline, переезд «Кубаны», изгнание «Казантипа». Ещё несколько региональных. Это какая-то целенаправленная политика?

— Я не верю пока, что это целенаправленная политика. Легко очень поверить в конспирологическую теорию, что государство катком закатывает все фестивали в асфальт. Ничего подобного. В каждом отдельном случае опять – «case by case» – отдельная история. Их все объединяет то, что в момент столкновения с карательной частью государственной машины все промоутеры замолкают. Никто из них публично не может сказать истинной причины отмены. Потому что как это происходит? С тобой садятся в отдельном кабинете и тебе тихо, просто и понятно объясняют, что публично это не надо обсуждать. Иначе будет гораздо хуже. Нужно понять степень кошмара, в котором находится промоутер, когда он находится в такой ситуации, особенно, если есть к чему придраться. А у многих есть. У некоторых есть целая статья заработка сбытом наркотиков. А если ничего подобного нет, то, например, к пожарной безопасности, секьюрити или санитарной обстановке всегда можно легко докопаться. Так вот, кошмарят всех. И ни одного промоутера невозможно раскрутить, чтобы он честно рассказал, в чём проблема. У меня несколько раз передачи срывались, потому что организаторы в последний момент отказывались и не решались перевести это событие в поле публичных дискуссий. И я их могу понять, они боятся за свой бизнес или за свою жизнь.

— Государству это зачем, я не понимаю?

— Я думаю, что это передел бизнеса. Во-первых, государство всё более пристально приглядывается к бизнесу фестивалей. Во-вторых, например, упразднение ФСКН РФ и передача полномочий по борьбе с наркотиками другой инстанции. Это, возможно, в некоторых случаях передел доходов от наркопотоков на другую мафию.

Но, в конечном счёте, самый знаковый трагический случай – это изгнание фестиваля «Кубана» из России. Илья Островский прошёл через все круги ада, пытается изо всех сил наладить дело своей жизни в Латвии. Пока не очень получается, он отчаянно за это бьётся, залезая в долги. Выражаю уважение всем тем музыкантам, которые входят в его положение, выступают, поддерживают, соглашаются выступать на каких-то льготных условиях. Я не знаю, выживет ли «Кубана». Я бы очень хотел, чтобы выжила. Но выдавливание из страны – это результат чудовищного сращивания с властью всех маргинальных ублюдков типа православных радикалов, псевдо-казаков и прочей швали. Я детально знаю конкретных людей, которые поставили перед собой задачу изгнать «Кубану» из Краснодарского края, и при молчаливой поддержке властей им это удалось сделать. Это кровавая история, от которой проигрывает культура моей страны.

— Мы говорим накануне дня выборов. Много споров: надо или не надо ходить на выборы, изменится что-то или нет.

— Я не верю, что что-нибудь изменится, но на выборы ходить надо. Отдельные примеры героев-одиночек, таких Дон Кихотов, меня вдохновляют. Я думаю, что глобально история не повернется вспять. Мы обречены расхлебывать последствия этой власти ещё много-много лет. Я, конечно, хотел бы дожить до того момента, когда что-то изменится, и те люди, которые взяли в свои руки рычаги правления, исчезнут. Но я вряд ли это увижу… Что никак не отменяет тезис «дорогу осилит идущий», и нужно «хотя бы попробовать». Нужно. По крайней мере, не делать так, чтобы твой голос использовала в своих интересах партия власти. К сожалению, так и произойдет, если вы не пойдете и не проголосуете. Респект тому, кто оторвал задницу от дивана.