29.03.2024, пятница

Часть вторая
INSOMNIA

Drive boy dog boy
Dirty numb angel boy
In the doorway boy
She was a lipstick boy
She was a beautiful boy
And tears boy
And all in your innerspace boy…
You had
hands girl boy
and steel boy
You had chemicals boy
I've grown so close to you
Boy and you just groan boy
She said comeover comeover
She smiled at you boy.
Underworld. «Born Slippy»

Поезд

Runaway train, never going back
Wrong way on a one‑way track
Seems like I should be getting somewhere
Somehow I'm neither here nor there.
Soul Asylum. «Runaway Train»

И вот я еду в Питер. Именно еду, а не лечу бизнес‑классом в самолете. Хотя корпоративные самураи всегда должны передвигаться именно так. Самолеты вызывают у меня панический ужас, особенно если это самолеты внутренних российских авиалиний. Когда мне нужно быть в Париже, Милане или другом европейском городе, страсть заграничного шопинга и джет‑сета перевешивает страх перелетов. Но поскольку перелет в российский город никакими такими заграничными радостями мне не светит, остается голый ужас, хандред, зе фак, персент пьюр. Я так и представляю себя лежащим посреди пластиковых обломков кресел и чемоданов «Delsey» и «Samsonite» и ошметков человеческих тел, пропитанных запахами алкоголя и экскрементов. И все из‑за того, что какой‑то бухолов из осмотровой группы вместо замены расшатавшихся винтов в крыльях попросту забил их обратно молотком. И пошел допивать дальше, поставив в досмотровом журнале отметку — «нарушений не выявлено». Брр!… Конечно, никакого пейзажа я (НЕ ДАЙ БОГ!!!) не увижу и запахов тем более не ощущу. Но частенько, особенно в нетрезвом состоянии, я люблю рисовать эти ужасные картинки своим приятелям.
Короче, я еду в Питер на поезде. В СВ так называемого Николаевского экспресса. «Ультрасовременного и комфортабельного», как гласит рекламная брошюра. На самом деле поезд, конечно, полное говно. Чуваки из руководства МПС, наверное, решили, что они самые хитрые в этой стране. И что если на вороватых и неповоротливых проводников и проводниц надеть шапки с искусственным мехом, форменные пальто с медными пуговицами (подсмотренными в фильме «Сибирский цирюльник»), а наш советский поезд чуть подкрасить и развесить на окнах тамбуров таблички с литерой "Н", то получится охуительный, практически европейский экспресс. Но сколько ни говори «халва, халва» — во рту слаще не станет и говно оно и есть говно. Заходя в вагон, я раздумывал о том, сколько открутили на этой «модернизации» пройдохи из министерства и как, должно быть, они потешаются над идиотами, дающими интервью в стиле «я теперь езжу только на Николаевском!».
В СВ уже есть какой‑то старпер (fuck! Я так мечтал о том, что поеду один). Несмотря на то, что поезд еще стоит на перроне, чувак уже расстелил себе вагонную шконку, аккуратненько расправил простыню, пододеяльник, поправил подушку и лег читать книжку. При моем появлении он натягивает до подбородка одеяло, но я все‑таки успеваю заметить, что на нем отглаженная белая майка‑"алкоголичка".
Такие старперы бывают в командировках очень редко. Как правило, их посылают в самые далекие мухосрански, по какой‑нибудь херовой причине вроде проведения семинаров, посвященных ознакомлению младших кассиров с новыми правилами эксплуатации кассовых аппаратов. Они готовятся к этому событию, как к восшествию на трон. Собираются три дня, несколько раз кладут в чемодан/сумку любимый исторический роман. Потом, с боязнью показаться случайным попутчикам слишком умным и получить, по пьяному делу, в бубен, они вынимают роман и заменяют его сраным детективчиком Марининой или Дашковой. Жена десять раз на дню спрашивает его, не забыл ли он положить тапочки, он начинает нервничать, поднимается давление и проч. На вокзал он выезжает за два часа до поезда (мало ли чего), обнимает и троекратно целует жену и детей, получает на прощание женино наставление «ты там не шали» (хотя, по чесноку, шалить‑то ему уже нечем, если только веником) и выходит из дому.
Этому мужику очень повезло, ибо едет он не в Мухосранск, а в Питер, да еще и в СВ. Вероятно, семинар будет для старших кассиров или че там. Стопудово, этот старпер по дороге на вокзал думал о том, как удача пошлет ему еще один бонус в виде молоденькой попутчицы. Которой он будет трахать всю дорогу мозг, лезть с расспросами о жизни да еще и ляпнет что‑то в стиле «да я отвернусь, не волнуйтесь», чтобы не выходить из СВ, когда ей будет нужно переодеться. А сам ведь, урод, будет украдкой втыкать на девичьи прелести.
Но в этот раз судьба‑индейка посылает ему не молодую полногрудую телку, а сильно поддатого чела, меня то есть.
Кстати сказать, изрядно набраться перед поездом я успел в итальянском заведении «Траттория», что на Садово‑Черногрязской, со своей уже упоминавшейся подругой Юлией. Мы с ней встретились по достаточно надуманному мной поводу: я купил ей пару книг (ха‑ха‑ха, самому смешно), но на самом деле просто потому, что захотел ее лишний раз увидеть. В общем, мы сидим с ней в этом кабаке, ведем умные разговоры, а я тем временем подумываю о том, как было бы распрекрасно с ней затеять секс. До поезда еще часа два, и в принципе, не будь я таким придурком, можно было бы замутить какую‑то гостиницу. Но тут опять вступают в силу обстоятельства иного порядка. Дело в том, что с нормальными чувихами я давно разучился общаться. Я достаточно неплохо умею колотить пьяные понты перед тэ‑тэшками, поддерживать их тупые разговоры о бутиках и спа, мутить всякий там секс в туалетах между двумя сплошными линиями кокоса и прочие мерзости. А вот охмурить понравившуюся мне девушку, которая не в тусовке, подарить, там, ей цветы, свести ресторанный разговор к постели, или еще что‑то в этом роде, как делают нормальные люди, я не умею. Меня сразу охватывают такие стремаки, а уж если я и испытываю к объекту что‑то, кроме банального полового влечения, тут уж хоть святых выноси. Я впадаю в такой ступор, что становлюсь похожим на Железного дровосека. Наверное, все это вращение в тусовке себе подобных мумий начисто отбило у меня способность общаться с нормальными людьми.
Чтобы скрыть свое волнение, я начинаю быстро бухать, много говорить (в основном глупости), подхихикивать, в общем, веду себя как полный мудак (да что там, я все чаще думаю, что я он и есть). Так получилось и в этот раз. Задумав взять высокий штиль, я как‑то быстро стушевался, замялся и — пожалте бриться — наклюкался через сорок минут. Она была настолько любезна, что вовремя напомнила мне об отбытии поезда, отвезла меня на вокзал и уехала.
И вот я, с больной головой, пьяный и злой на себя, заваливаюсь в купе. С одной лишь мыслью рухнуть на полку и уснуть избавленным от чьих‑либо разговоров. И вот нате вам:
— Добрый вечер!
Ага. Добрый, блядь, вечер. Лежит этот старпер и так вопросительно смотрит на меня поверх очков, как будто я ему должен сотку грин. Я, как человек воспитанный, буркаю в ответ «добрый вечер» и начинаю ставить свою чудесную, недавно купленную спортивную сумку «Fila for Ferrari» на полку для багажа, причем пьяным глазом стараюсь оценить, не слишком ли там пыльно.
Сажусь на шконку. Страпер тем временем начинает пулять в меня вводными предложениями, совершенно беспонтовыми и лишенными смысла, вроде того как «скоро уже отправимся», «вы если читать хотите или, там, есть собираетесь, вы свет можете не гасить». Ага, спросил бы я тебя, как же, даже если бы и собирался. Причем говорит он это таким нудным голосом, перемежая речь всякими сорняками типа «ага», «да вот» и прочими. И совершенно понятно, что разговаривать ему со мной не о чем, просто он, сука такая, пытается меня таким образом просканировать, а ну как во время разговора я сболтну что‑то очень важное, что позволит ему определить во мне вора в законе, который сел в этот СВ с целью украсть ИМЕННО У НЕГО несчастную тысячу рублей командировочных.
Поезд наконец трогается. Я нехотя поддерживаю разговор о том, «принесут ли чай или самим идти», и прочей чепухе. Мужик заметно расслабляется и в какой‑то момент говорит мне:
— А вы, стало быть, тоже в Ленинград едете?
— Нет, я еду во Владивосток, — совершенно серьезно отвечаю я, чувствуя, как едет крыша от всей тупости этого вопроса.
— Ага. — Мужик что‑то пытается прикинуть в своей пустой башке. — Ну через Ленинград, да?
— Ну да, — еще раз отвечаю я, понимая, что с этим топографическим дауном, у которого на старости лет Владик и Питер находятся в одной стороне, лучше не спорить. — А как еще ездить‑то?
Старпер начинает обдумывать полученную информацию. Внимательно так морщит лоб и даже откладывает книжку. Я тем временем открываю полагающуюся мне, как пассажиру СВ, маленькую бутылочку мерзотного коньяка «Московский» с отвратительным запахом сивухи. Открываю и отхлебываю изрядно, прямо из горла. Мой попутчик продолжает наседать на меня с идиотскими вопросами, зачем я еду, по работе или так, когда вернусь. Оглядывая его, я прихожу к выводу, что эта падла сидела лет пятнадцать назад, собирала слухи и сплетни и строчила анонимки и доносы на своих коллег по работе и соседей, про то, что они слушают «Голос Америки», имеют дома видеомагнитофоны и занимаются оральным сексом с любовницами. Разговор плавно перетекает во времена его молодости. Начинается рассказ про студенческие поездки в Ольгино, под Питером, костерочки, гитарки, водочку, комсомолок и «ну, там, сами понимаете». Я пытаюсь гипнотизировать этого болтливого каэспэшника, повторяя про себя нечто вроде мантры: «Заткнисьурод, заткнисьурод, заткнисьурод».
Любители КСП и всяких бардов с детства вызывают у меня нечеловеческую ненависть. Что‑то, на мой взгляд, есть в этом уродское и извращенное. Во всех этих палатках, свитерах грубой вязки (не «Paul&Shark», конечно) на бородатых (под Хемингуэя) мужиках, широкозадых бабищах в болоньевых куртках, которые обычно сопровождают мужичков‑каэспэшников. Вся эта тошнотворная нудятина, когда несколько человек сидят в обнимку у костра, один придурок играет на гитаре и поет херовым, осипшим голосом «под Володю», а остальные, дрожа от холода и раскачиваясь в такт, подвывают типа «Ах Арбат, мой Арбат» или «паррррррррус, парррррррвали паррррррус» и т.д. О сексе под капающим потолком и говорить не приходится. Но, несмотря на все это, находятся еще редкие мудаки, готовые идти «в поход» по первому зову. Даже если место для похода — ближайший овраг.
Любитель Ольгина и комсомолок присел. Откинул одеяло и стал мазать себе бутерброд с красной икрой, приговаривая: «Вот икорка, вот. Хорошо». Икра, как вы понимаете, жуткая, сухая и самого низшего качества. Очевидно отношение МПС к пассажирам вагонов СВ, раз их кормят таким говном. (Хотя я допускаю, что денег МПС выделило на хорошую икру, просто местные закупщики купили самую плохую по цене самой хорошей, а разницу манданули себе в карман.) Мажет эта бессонная гадина бутерброд и вдруг говорит мне этакое:
— Костюмчик на вас спортивный напомнил мне вот еще что. Нам такие же, только синие, в стройотряде выдавали, на БАМе.
Нормальный ход? Я, несмотря на всю нетрезвость, сижу тут таким модником, в красном адидасовском спортивном костюме серии Vintage, а‑ля «Beastie Boys» в 80‑е годы, в красных же кроссовках «Fila for Ferrari» и даже где‑то ловлю кайф от внутреннего диссонанса между нынешней модностью этого прикида и воспоминаниями о таком же внешнем виде бандитов в начале 90‑х. Я, значит, чувствую себя этакой смесью гопника, собиравшего дань с палаток у Текстилей, и тусовщика с Ибицы, а эта гнида мне про стройотряды? Да если бы на дворе были тридцатые годы, я бы его замочил, а перед судом тройки оправдался бы, сказав, что он враг народа, ехал в Питер, чтобы убить товарища Кирова, и мешал мне спать. Выдыхая, я бормочу, что мне надо в туалет, беру сигареты и сваливаю в тамбур.
В тамбуре сквозит, отвратительно пахнет смесью холодного табачного дыма, плевками и мочой. Судя по концентрации, тамбур действительно не мыли, видимо, еще со времен царя Николая. Я закуриваю сигарету и смотрю на пролетающие мимо окна редкие деревья, постройки и проплешины полей. Вместе с ними в голове пролетают строчки Сашки Блока: «О Русь моя! Жена моя!» Хотя, учитывая окружающую темень, покосившиеся полустанки и запахи, правильнее было бы подумать: «Кому и кобыла — невеста». Хмель уже как‑то отпускает, накатывают усталость и мысли о предстоящей встрече с дистрибьютором. Все эти финансовые разборки, борьба сил добра с силами разума, местная хитрожопость, предстоящий дележ рынка и проч.
В какой‑то момент в тамбуре появляются еще два персонажа. Мужики лет по сорок. Первый — в джинсах и свитере, зато второй — в костюме и белых кедах. Этакий застрявший в восьмидесятых фанат брейк‑данса. Я сразу окрестил его про себя брейкером. Стоят себе, курят и переговариваются полупьяными голосами. Я тоже курю сигарету за сигаретой, в голове туман, в СВ к бессонному старперу возвращаться совсем не кайфово. Чтобы разнообразить вечер, прислушиваюсь, стараясь врубиться, чего они там перетирают. Из калейдоскопа фраз «рынок», «дорого», «совсем охуели» и «не потянуть» — понимаю, что разговор, как всегда в России, когда литр уже выпит, переходит к экономике. (Следующая тема — внешняя политика и национальный/еврейский вопрос, но рядом с такими спорщиками находиться, как правило, уже опасно.)
Тут до меня долетает следующая тирада брейкера:
— Вот что интересно. У меня родня в Нижнем Новгороде. Так вот, там пиво местное стоит тринадцать рублей. А в Москве оно же уже двадцать пять.
— Ну, — отвечает второй, — это понятно почему. Доставка там, тыры‑пыры, вот и стоит в Москве дороже.
— А! — радостно взвивается брейкер. — А почему тогда колбаса клинская и в Москве, и в Новгороде стоит почти одинаково? Че, доставки нету? Или че?
Лицо его собеседника, выхватываемое из темноты тамбура придорожными фонарями, покрывается морщинами, вызванными бешеной работой мозга в поисках решения данной экономической проблемы.
— Да… — говорит он вслух, — непонятки…
— Ага. И мне непонятно. Скорее всего мудаки они там все. Или считать не умеют, или тупые. Понятно и ежу, что скока бы ни стоила (ну в пределах там) — всяко бы покупали.
— Да… — окончательно запутавшимся голосом ответил второй. — Точняк.
Vox populum, скажу я вам — страшная сила. Есть в ней что‑то такое от гуннов. Конницей сметающее на своем пути все те ажурные замки социальных, экономических и философских схем, ежедневно (и за нехилые бабки) выстраиваемых учеными мужами. Гениями маркетинга и менеджмента. Если бы эти местные Бивис с Батхедом знали бы, какие катастрофически огромные деньги получают все эти отделы маркетинга, логистики, региональной дистрибьюции и планирования. Сколько времени тратится на расчет цены в далеком регионе, на уменьшение издержек, сокращение маржи и прочее и прочее. Чтобы там, в удаленном от Москвы регионе, какой‑нибудь брейкер мог позволить себе купить под водочку колбасы, чтобы не ударило это по его облегченному покупкой водки карману. Чтоб покупал он чаще и больше. И за разумные деньги.
А тут — нате. Острый, как заточка гопника, аргумент: «Скорее всего мудаки они там все. Или считать не умеют, или тупые».
В такие моменты особенно остро чувствуешь свою удаленность от народа. Понимаешь всю никчемность своих трудов и усилий. Свою, а следовательно, и многотысячной армии менеджеров любых звеньев экономической цепи. Цепи, которая бьет тебя другим концом по голове, хотя кажется, что ты ее крепко держишь и направляешь. На самом деле — это она держит тебя.
Я иду в СВ с хмурым настроением. Только что вынуто еще несколько кирпичей из фундамента моей жизненной платформы. Еще немного — и вся моя жизненная философия рухнет, как Колосс Родосский. И вряд ли мои останки растащат на верблюдах некие условные арабские купцы. Во мне нет меди. Меня не на что переплавить…
В СВ тем временем умерло все. Надеюсь, до рассвета. Старпер храпит, посапывает и видит пятый сон. На часах два ночи. Я ложусь и стараюсь заснуть. Сплю я в поезде, который едет в Питер, традиционно плохо. Вот в обратном сплю очень хорошо. Видимо, это подсознательный страх ожидания ЧУЖОГО ГОРОДА. Или, может быть, переход опьянения в похмелье? Все равно, чем бы это ни было вызвано — сплю я отвратительно. Я ворочаюсь. Все время переворачиваю подушку. Беру шерстяное одеяло. Скидываю его. Опять беру. Борюсь то с ознобом, то с жарой. Проваливаюсь в дрему, открываю глаза, через некоторое время опять просыпаюсь. В общем, в таком состоянии я провожу какое‑то количество часов и продираю свинцовые веки в шесть утра.
Мой соседушка, жаворонок этакий, уже сидит и готовится пить чай. Тут я начинаю понимать, что он наверняка заслан, чтобы отравить мой переезд своими глупостями, рассказами про КСП и молодость. Я сажусь, открываю пакет с соком и начинаю жадно всасывать в себя содержимое. Чувак тем временем разгоняет утреннюю шарманку словоблудия. Разминается, сука. Прицеливается всем этим «как спалось?» (ништяк, землячок), «скоро уже приедем», «чай надо взять». Я угукаю и делаю вид, что мне нужно что‑то достать в сумке. Методично обшариваю карманы, готовлюсь слинять в тамбур и все такое. Тут мои пальцы натыкаются на какой‑то комок в целлофане. Я медленно достаю его и украдкой разглядываю. Белая субстанция в целлофане.
«Что в пакете?» — спрашивает у знатоков телезритель из Тюмени.
Может быть, соль? Зачем? Что солить? Дорожную еду? Я что, курицу в поезд беру? Может, я турист, да? Догадка бритвой вспарывает мне мозг. Известно что. Порошок. Мозгоотбеливатель. «Тайд» для извилин. Одним словом, кокос.
Я поднимаю палец вверх и говорю каэспэшнику:
— Секундочку. Щас вернусь.
Хватаю узкую брошюру, рекламирующую вагон‑ресторан, журнал и пулей несусь в туалет. В этот утренний, похмельный час он, к счастью, свободен. Открываю дверь, разворачиваю журнал, кладу его на раковину, высыпаю содержимое. Аккуратно раскатываю его на две дороги и быстро убираю стафф.
«Счастливого пути!» — желает мне реклама МПС на двадцать четвертой странице.
— Спасибо, — вслух отвечаю я.
Выхожу в тамбур. Минут пять туплю в окно. Просыпаюсь окончательно. Обретаю плавность в суставах, некоторую веселость. Иду в СВ.
Последний перед Питером час пребываю в хорошем настроении. Смеюсь над шутками старпера, врубаюсь во все его базары про Ольгино. Говорю, как я люблю играть на гитаре (ага, дайте струны, прямо здесь исполню). Хохочу от души и т.д.
Наконец поезд прибывает в Питер. Я беру сумку, долго раскланиваюсь с соседом, желаю хорошей командировки и говорю что‑то вроде «вот хорошо бы и обратно так ехать». Давлюсь смехом и выхожу на перрон. Прохожу вдоль поезда, затем через здание вокзала, звоню встречающему меня питерскому сотруднику Леше. Говорю, что приехал. Он говорит, что подъезжает к вокзалу. Я выхожу на улицу, закуриваю сигарету, хотя курить не хочу. Делаю две затяжки и кидаю ее в Питер. Питер моментально кидает мне в лицо горсть мелкого дождя. Такая нынче погода.
Подъезжает Леша. Молодой парень, лет двадцати пяти, который все время, которое я его видел, днем и ночью ходит в темных очках. Во‑первых, носить темные очки ночью — удел дилеров, сутенеров, дискотечных юнцов и сторчанных норкоманов. То есть, надевая ночью темные очки, ты либо хочешь казаться одним из вышеперечисленных субъектов, либо ты полный мудак. С утра, в дождь, носить темные очки тоже вроде как не резон. Но Леша этого не понимает. Понимал бы, не ездил бы на сраной «девятке» и жил бы в Москве. «Наверное, он наркоман», — думаю я, и меня опять начинает накрывать смех.
Садимся в машину. По радио играет какая‑то чумовая, быстрая музыка. Очень громко.
— Музыка не мешает? — орет мне Леша. — Я просто люблю быструю музыку громко слушать. Бодрит.
— Нормально, — отвечаю я. В самом деле, мне такая музыка как раз в тему.
Я откидываюсь на сиденье и прошу отвезти меня в гостиницу.
— Питались уже? — спрашивает меня Леша.
— Ага, — киваю я. И добавляю уже про себя: «В основном через нос».
Мы трогаемся. Едем по Невскому. На углу, на афишном щите, реклама гастролей или концертов какого‑то оперного исполнителя. «Исполнитель арии Ленского и чего‑то там еще», — гласит реклама.
Ага. Именно. Что день грядущий мне готовит? Одни вопросы.
Воистину, дорога кокаина с утра — шаг в неизвестность…
Я закрываю глаза. Я в Питере.

Оглавление.

Часть первая
Ресторан
Офис
Промоутер
Perfect day
Совещание
Тусовка
Дyxless
Сеть

Часть вторая
Поезд
Питер
Сильные духом
СССР
Онегин
Домой
Клуб
Overture

Полная версия сайта

2000-2023 гг. © OnAir.ru - Наши контакты